Чего не умеет «муж на час»?
Но оказалось препятствие: Лиза решительно воспротивилась, всё время она со страхом прислушивалась, и если бы Вельчанинов, уговаривая Павла Павловича, имел время пристально к ней приглядеться, то увидел бы совершенное отчаяние на ее личике. Но он справился с собой сейчас же и барским жестом махнул рукой. Ведь он платил и платил, не торгуясь. У выходных дверей он на минуту остановился и оглянулся. Минуту спустя он крадущимися, кошачьими шагами подобрался к двери и выглянул в коридор. Он начал перечислять предложения графу еще в номере и последовал за графом в коридор. Но шаги приближались, и Маруся, зная, что это не мосье Бертье, что никакая опасность ей не грозит, <a href=https://myzh-na-chas777.ru/>муж на час</a> рискнула выглянуть в коридор. Но слишком люблю мое отечество, чтоб не скорбеть о наших несчастиях… Но рогач, слепой рогач! Но граф, не слушая его, продолжал идти вперед, к лестнице. Но кем? Пашею, Регинкою? Я думал, что все будут смеяться нашей шутке, а вышло, что без формуляра здесь нельзя и глаз показать. Граф мельком взглянул на эту тонкую, хрупкую фигурку и уже не мог оторвать от нее глаз. Граф на секунду остановился и глазами показал на тонкую женскую фигуру, прижавшуюся между зеркалом и искусственной пальмой.
Не просил ли он тебя отпустить на волю его родного брата, краснодеревца? Не мигая, он в упор смотрел на молодую женщину, бесцеремонно разглядывая ее, скользя властным и хищным взглядом по плечам, прикрытым сползшим с русой головы платочком козьего меха, по едва развившейся молодой груди с тонкими, изящными очертаниями, по матово-белым щекам. Ну чего? Ну погоди! Ну их! Своих, русских, собрать можно. Тогда постыдное переодевание сына наполнило сердце ее отчаянием, а теперь ордена и чин, полученные им на поле битвы, благосклонность к нему главнокомандующего и всеобщая любовь окружающих его приводили ее в восторг. Тогда Аврора сказала: «Пойдем отсюда», и они продали все там, и пришли сюда, и купили все здесь. Да вот, например, - продолжал мой приятель, - видишь ли ты вон там, за оврагом, на высоком холме будку? Только бы угодить по первому разу графу какому-нибудь. Только бы Бог помог… Ах, васияс… Какая дамочка с вами была вчера! Ах, кабы Господь… Кабы ухватиться…
Граф шел, не слушая и чего-то ища своими зоркими голубыми глазами. Граф выходил из номера в коридор, Маруся при первом звуке его шагов спряталась в «теплушку». Растерявшаяся, беспомощно оглядывающаяся, она стояла на порожке «теплушки», то подаваясь в ее глубь, то выходя в коридор, и, не отрываясь, испуганно глядела на бесцеремонно рассматривающего ее графа. Взгляд графа словно ожег Марусю. Увидеть Марусю ему не удалось, потому что ее заслоняла спина Свисташки. Граф опустил в руку ошеломленного Свисташки золотую монету и бодрыми, эластическими шагами спустился с лестницы, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку. Граф возвратился, улыбаясь, в свой номер, покусывая крепкими белыми зубами кончик рыжеватого уса и громко постукивая высокими каблуками. Граф несколько сконфузился. Огонек недовольства вспыхнул в его зорких, хищных голубых глазах. Павел с удивлением взглянул на зятя; Лизавета Васильевна только улыбнулась: она, видно, привыкла к подобным эффектным выходкам своего супруга. Ее еще девически тонкая, изящная фигурка выскользнула из темноты «теплушки» и остановилась на ее пороге, рисуясь светлым эффектным пятном, словно портрет Рейнольдса в темной раме. По-видимому, он ужасно был рад, что узнал Вельчанинова; даже начал делать из кареты ручкой. Все вышли провожать Вельчанинова; дети привели Лизу, с которой играли в саду.
Витте обозлился, администрация переволновалась, но нашла выход: сию же минуту приказали Северному телеграфному агентству послать речь Витте по всей России, во все газеты. После чего Сатир повторил те же стихи, но придал им такую силу и произнес их с такими телодвижениями, с таким приличным чувством, что Демосфену показались они совсем другими. И все окружающие его смотрели на это точно таким же образом: заплачено, значит, чего же? Сейчас же пойду с ним переговорю… Это длилось всего несколько секунд, но этих секунд для графа, ценителя и знатока женской красоты, было совершенно достаточно для того, чтобы мысль о встреченной им при этой странной обстановке женщине-полуребенке засела в его голове. Чуждый раболепствования не токмо в том, что благоговение наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая справедливость великому мужу, не возмним быти ему богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения. Поглядев несколько минут на этого чудака, я сел в мою пролетку и велел кучеру ехать в Петровский парк, о котором порасскажу кое-что читателям не в этой, а в следующей книжке моих записок, если только эта следующая книжка выйдет, что, впрочем, совершенно зависит от приема, который сделают читатели этому первому опыту «Московских очерков», может быть весьма неискусных, но, если не ошибаюсь, довольно верных и чуждых всякого пристрастия.
|